Закат, восход. Рождественский рассказ.

На Иерусалим опускался вечер. Заходящее Солнце уже касалось верхушек оливковых деревьев на вершине Елеонской горы и бросало прощальные лучи на город. Отблески света игриво отскакивали от позолоты на стенах Храма и посылали солнечные зайчики в глаза людей, пришедших на Храмовую гору. В игривости лучей явственно ощущалось обещание вернуться завтра и продолжить веселье.
На ступенях Храма сидел старик. Длинные, седые волосы обрамляли лицо, более всего напоминавшее кору дерева. Такое же потемневшее, выдубленное Солнцем и иссеченное бороздами глубоких морщин. Широкая борода доходила старику до середины груди. В его осанке читалась былая уверенность и властность. Сколько старику было лет не знал никто. О его возрасте можно было сказать лишь одно: был он ветхим. Впрочем, годы, не пощадившие лицо старика, оказались не властны над его глазами. Они были ясными, чистыми и видели так же хорошо, как и тридцать, сорок, шестьдесят лет назад.
На коленях старика лежал свиток, развернутый до самого конца. Он только что закончил чтение и в его сознании еще продолжали звучать последние прочитанные строки: «Вот, Я пошлю к вам Илию пророка пред наступлением дня Господня, великого и страшного. И он обратит сердца отцов к детям и сердца детей к отцам их, чтобы Я, придя, не поразил земли проклятием.»
Как тесно переплелись эти слова с его судьбой, с судьбой его народа! «И он обратит сердца отцов к детям и сердца детей к отцам их» - это были последние слова, прозвучавшие с Неба пятьсот лет назад. Эти, внушающие такую надежду слова, открыли мрачную эпоху великого молчания. Великого молчания Неба. Долгие пятьсот лет безмолвия прервали связь времен, остановили ход истории его народа. Истории, в которой Небо никогда не молчало. Истории, в которой народ всегда слышал голос Того, без Которого не было ни истории, ни народа. Даже в самый темный период, во время Вавилонского плена, даже тогда был слышен Его голос. Старик вздохнул. Видимо, правы говорившие: «После того, как умерли последние пророки – Аггей, Захария и Малахия, – Дух Святой отошел от Израиля»[1]
Тень горечи пробежала по лицу старика. Те же слова, на которых замерла история его народа, остановили и его жизнь. Сначала они отняли у нее смысл, а потом и все остальное, что в ней еще оставалось. Он был священником в Храме, но эти слова закрыли ему доступ в Храм. Он был мужем и отцом, но эти слова отняли у него и сына и жену. Он так и похоронил их в один и тот же день. Сердце матери не выдержало известия о смерти единственного сына. Так старик и доживал свой век. Одинокий, без служения, без семьи, с самых похорон не проронивший ни слова. Ведь все слова пусты, если молчит Небо...
Внезапный порыв восточного ветра вырвал из руки ролик свитка и он покатился по земле, разворачиваясь до самого конца. Что-то необычное привлекло внимание старика. Ему показалось, что... Седая голова склонилась над свитком. Нет, не показалось! На ранее пустом листе явственно проступали слова: «Во дни Ирода, царя Иудейского, был священник из Авиевой чреды, именем Захария, и жена его из рода Ааронова, имя ей Елисавета...» Серде, закаменевшее в тот самый день, когда он похоронил жену и сына, вновь ожило и защемило. Старик потер рукой грудь, но движение это было машинальным. Он весь, целиком, без остатка был там, в свитке: «Однажды, когда он в порядке своей чреды служил пред Богом, по жребию, как обыкновенно было у священников, досталось ему войти в храм Господень для каждения». Дыхание перехватило. Непроизвольно, изуродованные артритом пальцы стиснули свиток так, что боль пронзила суставы. Но он даже не заметил этой боли. Глаза бежали по строчкам: «Тогда явился ему Ангел Господень, стоя по правую сторону жертвенника кадильного. Захария, увидев его, смутился, и страх напал на него.» Он хорошо помнил этот страх. Страх, оставшийся с ним на всю жизнь. Но странно! То, что происходило с ним сейчас, будучи многократно удивительнее той, давней встречи с Ангелом, не только не страшило старика, но и развеивало навечно, казалось бы, укоренившийся в нем страх! «Ангел же сказал ему: не бойся, Захария, ибо услышана молитва твоя, и жена твоя Елисавета родит тебе сына, и наречешь ему имя: Иоанн.» Воспоминания того дня разбередили душу. На глаза навернулись слезы. Буквы стали расплываться, но старику больше не было нужды читать текст. Он и так знал, что будет дальше, он помнил наизусть эти слова: «Он будет велик пред Господом; и многих из сынов Израилевых обратит к Господу Богу их; и предъидет пред Ним в духе и силе Илии, чтобы возвратить сердца отцов детям, и непокоривым образ мыслей праведников, дабы представить Господу народ приготовленный.»
Буквы все еще продолжали появляться на свитке, но старик отложил его. И вовсе не потому, что Солнце уже зашло и сгустился сумрак. Старик вдруг понял, что история, которая продолжала писаться прямо на его глазах, уже не была предназначена ему. Он, ветхий старец, принадлежал прошлому. Новое, оживавшее на страницах свитка, устремлялось в будущее. Однако, старик не испытывал сожаления о том, что ему суждено остаться в прошлом. В этот вечер ему открылось, что нет границы, отделяющей старое от нового. Есть лишь непрерывная нить истории. Есть лишь вечно разворачивающися свиток, в котором вечно запечатляется непрерывная речь Небес.
Когда наутро солнечные лучи вновь затеяли свою игру на стенах Храма, он все еще сидел на ступенях. Один, особо резвый солнечный зайчик, прыгнул на лицо старика и осветил его, смывая тень прожитых лет. Перебрался выше, плеснул светом в глаза, позолотил седину и заметался в ней, запутавшись, не сумев выбраться на свободу из густых волос. Так и нашли Захарию пришедшие в Храм на утреннюю молитву: с улыбкой на светящемся лице и золотым ореолом вокруг головы.

[1] Вавилонский Талмуд, трактат "Синедрина"

Всеведение

Почему-то принято считать, что Бог знает все обо мне, каждый мой шаг, даже тот, который я еще не сделал, включая и то, чем закончится моя жизнь... Я не думаю, что это действительно так. Не могу припомнить ни одного места в Писании, говорящего о том, что Бог знает, что и как будет делать человек в следующую минуту (за исключением действительно исключительных случаев). Мне представляется, что Бог, зная все что я делаю, избрал для Себя не "заглядывать" в мое будущее. Он подводит меня к определенному выбору, подталкивает меня к правильному решению, но Он "не знает", какой выбор я сделаю и какое решение приму. И Он "не знает", останусь ли я верным Ему до конца, или нет.

Величайшее зло.

Людям, возлагающим на Бога ответственность за зло, творимое в этом мире, стоило бы задуматься над вопросом: а не было бы большим злом вообще не создавать человека? В конце концов, зло мира искупается любовью. А чем искупить зло отсутствия людей, отсутствия любви как таковой?

Эта мысль возникла в беседе с моим проблемным тинейджером. Прежде, чем "создавать" его, знал ли я, что он принесет мне много горя? О да! Мог ли я отказаться от того, чтобы "создавать" его? Мог! Было бы это злом по отношению к нему? Наибольшим из возможных!

Конечно, это лишь аналогия, но, тем не менее, она хорошо иллюстрирует мысль о "величайшем зле".

Интересная стать

М. Шерман "ЭВОЛЮЦИЯ НЕ ПО ДАРВИНУ"

Зарисовки с натуры. Цюрих.

Grossmünster, центральный собор Цюриха, в котором, в свое время, пресвитером был Цвингли, один из трех «отцов» протестантизма. Еще при входе в собор бросаются в глаза голые, серые стены. При более близком рассмотрении, на стенах заметны следы ободранных фресок. Создается ощущение если не святотатства, то варварства. Знакомство с историей собора дает разъяснение. Фрески были ободраны в результате борьбы с иконами, начатой Цвингли. Глядя на это, понимаешь, что Grossmünster – лучший символ протестантизма: католический собор с ободранными фресками...

Нагорная проповедь

Почему-то принято считать, что Нагорная проповедь Иисуса была адресована ученикам. При этом, на первый взгляд, текст Писания прдтверждает такую точку зрения: "Увидев народ, Он взошел на гору; и, когда сел, приступили к Нему ученики Его. И Он, отверзши уста Свои, учил их, говоря..." (Мф 5:1,2) Лингвистически, "их" скорее можно отнести к слову "ученики", чем к слову "народ". Однако окончание Нагорной проповеди четко указывает, что речь Христа была обращена именно к народу: "И когда Иисус окончил слова сии, народ дивился учению Его, ибо Он учил их, как власть имеющий" (Мф 7:28,29). Тем удивительнее стойкость стереотипа, что Иисус обращал Свою проповедь к ученикам. При этом бросается в глаза драматика самого события, в котором Иисус через головы учеников говорит к народу. В историческом контексте, Иисус, через головы апостолов, обращается к Церкви, оставляя самих апостолов в тени. В Своей, но, все же, в тени...

Доброхотно дающего любит Бог...

Один раввин, уча о благотворительности, ставил своих учеников перед такой проблемой:
Есть два человека. С одинаковым благосостоянием, одинаковыми доходами и расходами. Другими словами, "близнецы" в финансовом смысле. И вот, к каждому из них по-отдельности, подходит с нуждой их общий друг: ему жизненно необходимы сто долларов. Один из "близнецов" от чистого сердца и с радостью дает товарищу десять долларов. Другой же, скрепя сердце и внутренне сожалея о деньгах, дает ему требуемые сто. Вопрос раввина, кто же из этих двоих "близнецов" больше угодил Богу, остался самим раввином не отвеченным. Отвечать он предоставил своим ученикам. А как бы мы ответили на этот вопрос?

Просто так...

Он зашел в дом с плохим настроением на лице.

Картезианские размышления

В «Картезианских размышлениях» М. Мамардашвили была такая мысль: «тот, кто сможет в воодушевлении обнаженного момента истины, в этом стоянии один на один с миром хорошенько расспросить себя (что едва ли или почти невозможно), тот опишет всю Вселенную. Не в том смысле, что человек, как он есть эмпирически, — это Вселенная, а в том смысле, что если ты сможешь что-то в себе выспросить до конца и у тебя хватит мужества, веря только этому, раскрутить это до последней ясности, то ты вытащишь и весь мир, как он есть на самом деле, и увидишь, какое место в его космическом целом действительно отведено предметам наших стремлений и восприятий. Повторяю, опишет Вселенную тот, кто сможет расспросить и описать себя.» На мой взгляд, и по моему опыту, это чрезвычайно точное наблюдение. Оказавшись в Божьем присутствии, в том самом «воодушевлении обнаженного момента истины», выстояв этот момент, этот миг, человек обретает всю полноту познания, преображающего его. Все последуещее – осмысление, рефлексия, есть лишь попытка передать словами то состояние, в котором находился человек. Талант (вернее, искусство) же философа в том, чтобы найти такие слова и образы, которые были бы способны индуцировать в душе читающего \ слушающего (да и в душе самого философа) те же чувствования, которые были у человека в момент столкновения с Истиной. Но это – второстепенно. Первостепенно же то, какие изменения произошли в человеке, столкнувшегося с Истиной. И произошли ли они. Это и есть та грань, которая отделяет бесстрастное знание от живого познания.

Я знаю, в Кого я уверовал. Часть 3

Но если Бог есть, более того, если Бог есть Личность, Которой свойственны чувства, то как Он может спокойно взирать на зло, которого так много в мире? Это один из вечных вопросов, который служил как источником уныния и фатализма, так и источником величайших побед духа. Пророк Аввакум, видя несправедливость, восклицает: «Чистым очам Твоим не свойственно глядеть на злодеяния, и смотреть на притеснение Ты не можешь; для чего же Ты смотришь на злодеев и безмолвствуешь, когда нечестивец поглощает того, кто праведнее его, и оставляешь людей как рыбу в море, как пресмыкающихся, у которых нет властителя?»
Действительно, неужели всемогущий и всеблагий Бог может остаться в стороне от той боли и тех страданий, которое испытывает Его творение? Неужели любящий Отец останется безучастным к трагедиям Своих детей? Почему Он не воздает каждому по делам его? Почему Он не уничтожит зло в Своем мире? Может, правы были древние, когда говорили: «Не делает Господь ни добра, ни зла»?
Не отрицает ли зло царящее в мире, сотворенном всеблагим и всемогущим Богом, всеблагость, или всемогущество Творца? Не свидетельствует ли зло о том, что Творец давно оставил Свое творение? И не равносильна ли эта оставленность мира отсутствию в этом мире Бога?
Наверное, эта проблема теодицеи, проблема зла в мире Божьем – действительно наиболее существенное препятствие, стоящее на пути веры в Бога. Н. Бердяев в своей книге «О рабстве и свободе человека» дает такую оценку этому препятствию: «Единственная серьезная причина атеизма связана с мучительным переживанием зла и страданий мира, что и ставит проблему оправдания Бога. Маркион был некогда потрясен тем, что мир так полон зла и страданий, а он сотворен Богом, которому приписывается всемогущество и всеблагость... Но никто, кажется, не поставил острее проблему страдания, как проблему теодицеи, чем Достоевский, и никто с такой силой не раскрывал внутреннюю диалектику этой проблемы... Иван Карамазов говорит, что он не Бога не принимает, а мира Божьего не принимает. Никакая мировая гармония, никакой мировой порядок не может примирить с несправедливым страданием хотя бы одного существа, со слезинкой замученного ребёнка. Билет на вход в мировую гармонию должен быть возвращен. Нельзя было создавать мира, если в основании его лежит несправедливое страдание. А мир полон несправедливыми страданиями, слезами, неискупленным злом. И те, которые восстают против зла и страданий мира и хотят создать мир лучший, более справедливый и счастливый, сами причиняют неисчислимые страдания, создают новые формы зла.»
Подобно древнему Иову, в очевидной несправедливости своих страданий искавшему суда с Богом, человечество вправе требовать от Бога ответа на вопрос, зачем Он обрек нас на страдание? И этот вопрос, как никакой другой, требует ответа, так как равнодушие Бога делает невозможным любые отношения с Ним. Если только Бог не воздает за зло, если только Бог предоставил людей самим себе, то мы и будем сами по себе, без надежды, без Бога, без нужды в Боге.
Человек вправе требовать у Бога ответа за зло, за страдания в своей жизни. Однако, идя на суд с Богом, желая честного суда с Ним, человек должен быть готов к тому, чтобы быть абсолютно честным и с самим собой. Потому что осуждая Бога, человек неизбежно осудит и себя. И здесь дело не в сакраментальном «не судите, да не судимы будете». В конце концов, спрос с человека не может быть таким же строгим, как и спрос с Бога. Это заветная формула из детстсва, знакомая каждому старшему ребенку в семье: «Ты старше – с тебя и спрос больший». Дело в том, что суд над Богом неизбежно вскроет вину самого человека в том зле, которое творится в мире, вскроет грех, живущий в человеке и творящий то зло, за которое мы хотим судить Бога. И речь уже не будет идти о соразмерности вины и наказания, о тяжести греха и страдании за этот грех. Речь будет идти лишь о грехе.
Один из богословов дал такую иллюстрацию греха и зла, которое наши грехи приносит в мир. Каждый из нас подобен человеку, который идет по своему пути, подбрасывая вверх камни. Кто-то подбрасывает мелкую щебенку, кто-то крупные булыжники. Кто-то подбрасывает камни очень высоко, кто-то совсем низко. Но все люди вовлечены в эту игру камнями. И все подброшенные камни неизбежно падают вниз, на головы идущих восслед. Камни не разбирают, на чью голову они падают: на убийцу, или младенца, на богохульника, или святого. Камни просто падают, они не могут не падать. И, склоняясь над плачущим от боли ребенком, мне следует не судить Бога за то, что Он не отклонил камень, причинивший страдания невинному младенцу, а следует разглядеть в камне, упавшем на голову ребенка тот камень, что я сам подбросил когда-то очень давно.
В том-то и честность человека, пришедшего на суд с Богом, чтобы быть готовым ответить на вопрос: «Подбросив один камень, не становлюсь ли я виновным во всех камнях, когда-либо подброшенных? Если я допустил лишь одно, пусть самое малое зло, не становлюсь ли я виновным во всем зле, которое творится в этом мире?»
Но все же, даже согласившись с мыслью о том, что все зло в мире, сотворенном Богом пришло от творения, а не от Творца, остается все то же, впитанное с детства представление о справедливости: «Ты старше – с тебя и спрос». Да, я виновен, но Ты, почему Ты не остановил меня? Ты знал о миллионах замученных, почему Ты не остановил Гитлера? Так ли Ты всемогущ? Так ли Ты всеблаг? Я не оправдываю себя в своей вине, но я хочу услышать, что ответишь Ты!
В романе братьев Стругацких «Трудно быть Богом» есть полный драматизма диалог между «богом» Руматой и ученым Будахом. Весь этот диалог можно найти в сети, я лишь приведу его часть:

– Если бы вы имели возможность посоветовать богу?
– Что ж, извольте. Я сказал бы всемогущему: «Создатель, я не знаю твоих планов, может быть, ты и не собираешься делать людей добрыми и счастливыми. Захоти этого! Так просто этого достигнуть! Дай людям вволю хлеба, мяса и вина, дай им кров и одежду. Пусть исчезнут голод и нужда, а вместе с тем и все, что разделяет людей».

Заканчивается этот диалог тем же, с чего начались наши рассуждения, к этому диалогу приведшие:

– Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными... или, еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой.
– Сердце мое полно жалости, – медленно сказал Румата. – Я не могу этого сделать.

Я знаю мало людей, которые бы остались равнодушными к тем мыслям, которые звучали в диалоге героев Стругацких. Наверное, этот разговор - самый сильный ответ на слова Достоевского о слезинке ребенка. Серде Бога исполнено жалости и Он не может ни уничтожить мира, лежащего во зле, ни удалиться из этого мира. Однако, при всей трагичности бога Стругацких, диалог их героев - не более чем игра, плод человеческих усилий найти выход из создавшегося положения. Люди не смогли найти выхода. Но ведь Бог – не человек! Что же Ты можешь? Всемогущий? Как Ты ответишь? Что ты скажешь вопрошающим Тебя? Но Бог молчит...
А может быть мы просто не слышим Его ответ? Может это не Бог молчит, а это мы не ищем, не ожидаем ответа, довольствуясь лишь тем, что нам удалось поставить Бога в безвыходное положение? Как Пилат, спросивший Христа «Что есть истина», задавал свой вопрос не для того, чтобы получить ответ, а лишь для того, чтобы уклониться от разговора об истине, так и мы ищем суда с Богом не для того, чтобы найти справедливость, а лишь для того, чтобы высказать Ему все свои претензии. Христос не ответил Пилату. Он знал, что в сердце прокуратора не было желания узнать ответ на свой вопрос. Есть ли у обвинителей Бога желание услышать Его ответ?
Аввакум, задав свой вопрос о несправедливости, царящей в мире, не остановился на этом: «На стражу мою стал я и, стоя на башне, наблюдал, чтобы узнать, что скажет Он во мне, и что мне отвечать по жалобе моей?» Если вопрос о зле действительно тревожит человека... Даже не так, если человек действительно с болью воспринимает страдания, которыми полна жизнь, если человеку действительно важен, или, хотя бы, интересен ответ от Бога на свои вопросы, то он, подобно древнему пророку, не остановится в поиске ответа. Он будет стоять на своей башне и ждать, что же Бог ответит в нем. И Бог ответит такому человеку, как ответил Он Аввакуму: «душа надменная не успокоится, а праведный своею верою жив будет». Ибо надобно, чтобы приходящий к Богу веровал, что Он есть и ищущим Его воздает.

Закат в Париже. Зарисовка с натуры.

Ранний вечер. Монмартр. Высочайшая точка Парижа. Над ней возвышается белая Базилика "Сакре Кер", "Святое Сердце". В храме идет служение. Поют монашки, причащаются прихожане. В садике возле храма черные "вудуисты" в экстазе танцуют под тамтамы. Белая расса сидит полупьяная на ступенях храма и полируется пивом, покупая его у снующих тут же арабов и турков. Кругом валяются битые бутылки и окурки. Из кустиков возле храма раздаются характерные стоны. А в лежащий под ногами Париж закатывается Солнце. ХХI век. Начало.

Бердяевщна

"К великому явлению духа нужно подходить с верующей душой, не разлагать его с подозрительностью и скепсисом." (Н. Бердяев, "Мировоззрение Достоевского")

Что есть истина?

Когда-то давно определилось: "Истина есть объективная реальность, данная в познании".

Пожалуй, будет лучше сказать: "Истина есть объективная реальность, данная в откровении".

Я знаю, в Кого я уверовал. Часть 2

Текст из Послания к Евреям можно прочесть и таким образом: «Надобно, чтобы приходящий к Богу веровал, что Он есть». Это прочтение подчеркивает христианскую веру в то, что Бог есть личность. То есть, Бог, в Которого веруют христиане, не есть «нечто», но Он есть «Некто», Он есть личность, со всеми ее свойствами: разумом, чувствами и волей.
Взгляды на Бога, как на некую силу, или закон, или что-то расствореное в мире, содержащееся в природе, или в самом человеке, рисуют Бога как нечто, что присуще этому миру, является неотъемлимым его свойством, но не имеет разума и воли. В этих взглядах Бог подвластен законам, царящим в мире. Он ограничен рамками этого мира и детерминирован процессами, проистекающими в мире. При этом, в рамках подобных воззрений, предлагаемый путь познания Бога заключается в исследовании законов мироздания, в увеличении знаний о мире, в лучшем понимании процессов, происходящих в мире и закономерностей, им присущих. Не воспринимая Бога как личность, люди, придерживающиеся таких взглядов, путают в своем сознании Творца и творение, пытаются познать Творца через изучение сотворенного Им мира. Да, творение несет на себе отпечаток Творца и способно многое о Творце поведать. И в этом отношении изучение мира, его исследование, «рассматривание творений», действительно помогает лучше познать Бога. Однако, изучая лишь творение, невозможно познать Творца, так как Творец стоит над творением, а не содержится в нем. Очень точно проблема таких воззрений на Бога и Божье отношение к такому пути познания описаны Апостолом Павлом в Послании к Римлянам: «открывается гнев Божий с неба на всякое нечестие и неправду человеков, подавляющих истину неправдою. Ибо, что можно знать о Боге, явно для них, потому что Бог явил им. Ибо невидимое Его, вечная сила Его и Божество, от создания мира через рассматривание творений видимы, так что они (то есть, люди) безответны. Но как они, познав Бога, не прославили Его, как Бога, и не возблагодарили, но осуетились в умствованиях своих, и омрачилось несмысленное их сердце; называя себя мудрыми, обезумели, и славу нетленного Бога изменили в образ, подобный тленному человеку, ... то и предал их Бог в похотях сердец их нечистоте... Они заменили истину Божию ложью, и поклонялись, и служили твари вместо Творца...»
Познать Творца, познать Бога – это познать Его как личность, познать Его мысли, Его мотивы, Его чувства, познать Его волю, Его любовь. Именно это главное в познании Бога, а не рассуждения о Его всемогуществе и не изучение законов, царящих в сотворенном Им мире. Изучая Бога как «нечто», люди оставляют без должного внимания важнейшее, а именно личность, которая не расскрывается через исследование свойств, или каких-то внешних, объективных признаков. Личность познается лишь через проникновение в жизнь этой личности, в то, что называется «бытием». Важнейшее в личности – не объективное, не общие свойства, присущие каждой личности, а как раз субъективное, уникальное в каждой личности - сама личность.
Такой подход к познанию Бога легко продемонстрировать на примере интереса к какому-нибудь человеку. Если у нас возникает интерес к кому-либо, то нас в первую очередь интересует не его анатомия, физиология и тип темперамента, а нас интересует личность этого человека: чем он живет, какие чувства испытывает, чего желает, к чему стремится. Именно это нас и интересует в великих людях прошлого. Они могут быть знамениты чем угодно. Александр Македонский знаменит своими полководческими талантами, Ван Гог - своими картинами, Моцарт - своей музыкой. Но ведь не музыка сделала Моцарта Моцартом и не «Ирисы» сделали Ван Гога Ван Гогом. Их творения лишь принесли славу своим творцам. Потому-то нам и интересно понять, что же такое было в Моцарте что «сотворило» его музыку. Величие творения – лишь повод, лишь начальный толчок, пробуждающий интерес к великому человеку. В центре же интереса – сам творец, его личность, его мир, его вселенная.
Но тоже самое относится и к Богу. Если мы соглашаемся с тем, что Он есть и что окружающий нас мир сотворен Им, то величие творения должно пробудить у нас интерес к личности Творца, к личности Бога. Восхищение величием Вселенной должно вести к желанию познать Творца такого величия.
Но как познать Бога, Его личность? Как познать то, чего не видел, не слышал и не осязал? Один из путей такого познания – свидетельства очевидцев. Ведь как мы узнаем людей прошлого, как мы реконструируем их личности? Читая их мемуары, исследуя их жизнеописания, оставленные современниками, погружаясь в их быт, в их культуру, мы начинаем сближаться с ними настолько, что обретаем способность как бы ощущать их присутствие. Мы начинаем распознавать их личности так же ясно, как будто мы сами были очевидцами их жизни и имели возможность общаться с ними лицом к лицу. Наверное, любой увлеченный историк, или искусствовед способен похвастаться таким глубоким пониманием объекта своего увлечения, что и сам этот «объект» о себе не знал. И это не будет выдумкой, или мифологизацией того же Ван Гога. Совсем нет! Просто увлеченный Ван Гогом человек настолько вникал во все детали жизни и творчества художника, что портрет его личности, нарисованный заинтересованным исследователем, совпадает с оригиналом настолько, насколько это возможно.
Подобно тому, как мы узнаем людей прошлого по свидетельствам очевидцев, мы познаем и Бога, Его личность, через свидетельства тех, кому Он открывался. В сущности, одним из главных назначений Библии как раз и является раскрытие Божественной личности через свидетельства Моисея, пророков и апостолов. Исторический, культурный, законодательный и пророческий контексты Библии, будучи интересны сами по себе, все же являются лишь фоном, на котором раскрываются определенные грани личности Бога и развитие Его отношений как с отдельными людьми, так и с человечеством в целом. Со страниц Библии, через свидетельства очевидцев, нам открывается Живой Бог. Не как икона, которой мы должны поклоняться, не как сила, которой мы должны бояться, или, по возможности, пользоваться, но перед нами предстает Личность Творца. И раскрывается эта Личность не столько в творении, сколько в отношениях Творца и Его творения. Личность Бога раскрывается Библией в контексте отношений Бога и людей.
Несмотря на то, что Библия является одним из важнейших источников занания о Боге, было бы неверно сводить все пути познания личности Бога лишь к исследованию Библии. Не менее, важной является возможность личных отношений с Ним. И это еще одна из граней прочтения фразы «Он есть»: Он есть Живой Бог. И в этом заключается одно из ключевых отличий познания личности Бога и личностей Моцарта, или Ван Гога. Великие люди, жившие в прошлом, умерли. С ними невозможно общение, их ни о чем уже не спросишь. Как бы ни были подробны мемуары, как бы точно мы не реконструировали по ним жизнь интересующих нас людей, ничто из этого не сможет сравниться со знанием, основанном на непосредственном, близком общении. Но Бог есть Живой Бог, а значит с Ним возможно общение, с Ним возможна встреча. Личная встреча.
Николай Бердяев так выражает эту мысль: «Бог есть Тайна, но Тайна, к которой трансцендирует человек и к которой он приобщается... Отношение между человеком и Богом не есть ни отношение каузальное, ни отношение частного и общего, ни отношение средства и цели, ни отношение раба и господина, оно не походит ни на что, взятое из объективного мира, природного и социального, это отношение ничему не аналогично в этом мире. Бог не существует, как находящаяся надо мною объективная реальность, как объективация универсальной идеи, Он существует, как экзистенциальная встреча; как трансцендирование, и в этой встрече Бог есть личность... Бог-личность хочет не человека, над которым Он господствует и который должен Его прославлять, а человека-личности, которая отвечает на Его призыв и с которой возможно общение любви» ( «О рабстве и свободе человека»).
В этих словах Бердяева очень хорошо отражена главная проблема, возникающая при рассмотрении вопроса об общении с Богом. В обыденном опыте человека не на что опереться, чтобы проиллюстрировать, что же именно означает встреча с Богом, как именно она происходит. В мире материальном просто нет подходящих аналогий. Эта встреча не похожа ни на что, знакомое нам по этому миру. Но, к счастью, кроме материального опыта, каждый человек обладает и опытом духовным. И в этом опыте у каждого человека не раз и не два возникало ощущение чьего-то присутствия. Присутствия такого же явственного, как и присутствие находящегося рядом человека. Особенностью такого духовного опыта является восхищение и влечение к тому, чье присутствие так явно ощущается, хотя глаза не видят Его, а руки не осязают. Именно о таком присутствии и говорит Бердяев как об «экзистенциальной встрече», как о «трансцендировании». И именно о таком опыте Бердяев и говорит как об «общении любви».
Впрочем, при всей сложности аналогий, есть одна иллюстрация, доступная, наверное, для всех. Хоть однажды в жизни, но мы ощущали Божье присутствие, глядя в звездное небо и физически ощущая его бездонность. И нам было одновременно и страшно и восхитительно. Небо и пугало и влекло нас. При этом и страх и влечение не были похожи ни на что, с чем мы сталкивались в жизни. Именно так и раскрывается перед нами Бог: нас восхищает Его величие и одновременно пугает понимание нашей незначительности, затерянности и даже потерянности. Но, в то же самое время, мы осознаем, что все это небо, все эти звезды, их величие и великолепие предназначены для нас, принадлежат нам как дар Божьей любви. И этот дар, эта любовь, прогоняя страх и влекут нас к источнику любви, к Богу. Вот на этот опыт из детства и похожа встреча с Богом.
Еще одна грань веры, раскрывающаяся при прочтении текста «Он есть» подчеркивает единственность Бога: «Он и только Он есть». Истинный Бог – Один. Кроме простого постулирования единобожия, такое прочтение означает, что Истинный Бог существует. Есть много религий, исповедующих единобожие, но лишь одна из них истинна, так как не может быть множества истинных Богов. Поэтому очень важно, к какому именно Богу приходит человек: к Богу Истинному, или к неистинному. Как же узнать, какой из богов, проповедуемых различными религиями и учениями является Истинным Богом? Библия дает достаточно простой и логичный критерий такого различения: «Господь Бог есть истина; Он есть Бог живый и Царь вечный ... боги, которые не сотворили неба и земли, исчезнут с земли и из-под небес. Он сотворил землю силою Своею, утвердил вселенную мудростью Своею и разумом Своим распростер небеса.» То есть, Истинный Бог – это Тот, Который сотворил Вселенную и установил в ней Свои законы. Как именно применять этот критерий в жизни, как на практике определить Истинного Бога – это тема для отдельного рассуждения. В контексте же вопроса о том, с какой верой человек должен приходить к Богу, важно лишь отметить, что приходящий к Богу человек должен веровать в Него как в единственного Истинного Бога. Если же человек приходит к Богу с мыслью, что, возможно, есть и иные боги, то такая вера не может быть угодной Богу, к Которому приходит человек.
Итак, приходящий к Богу человек должен приходить к единому Живому Богу. При этом вера, с которой человек приходит к Богу, должна пробуждать интерес к личности Творца, должна побуждать человека к поиску общения с Ним, к построению отношений с Ним как с Личностью. Отношений, основанных на любви.

Размышления на "Картезианские размышления"

Момент столкновения человека с Истиной - всегда лишь момент. Полный драматизма, подчиняющий себе целиком, замедляющий субъективное ощущение времени, но, все же, лишь краткий момент, математическая точка на оси жизни. Все, что следует за этим моментом - не более, чем рефлексия разума, не способная охватить сколь угодно малого сегмента Истины, доступной во всей полноте "момента Истины".

Иона

Божье провидение. Окажись на месте Ионы любой другой человек, Ниневия бы погибла. Типичный взгляд на Иону: "Иона, ты не прав!" Но стоит взглянуть на эту историю не с точки зрения ее "уроков" (которые мы вызубрили так, что от зубов отскакивают правильные ответы), а с точки зрения ее драматической составляющей, как становится очевидным, что это был единственный путь, по которому история покаяния ниневитян могла развиваться.

*

Это нужно увидеть, как одинокий, беззащитный еврей ходит по ассирийской столице и, горя жаждой мести и ненавистью, сквозь зубы говорит всего одну фразу: "Еще сорок дней и Ниневия погибнет." И ненависть Ионы придала его словам такую искренность, что проняла даже жестоких и безжалостных ассирийцев. Лишь Иона и только Иона, с его ненавистью, превышающей страх Божий, ненавистью, толкающей на прямое, осознанное непослушание Богу, ненавистью, заставляющей умереть самому, лишь бы Ниневия погибла - лишь такой человек мог привести ниневитян к покаянию.

Я знаю, в Кого я уверовал. Часть 1

Однажды ученики спросили Христа: «Что нам делать, чтобы творить дела Божии?» Иисус дал им простой ответ: «Вот дело Божие, чтобы вы веровали в Того, Кого Он послал». Несмотря на всю свою простоту, этот ответ вызывает недоумение. Неужели это действительно так просто: веруй – и все? Это недоумение отразилось и в вопросе учеников, не поверивших простоте ответа Учителя: «какое же Ты дашь знамение, чтобы мы увидели и поверили Тебе?» Мол, мы уже веруем в Бога, но разве же этого достаточно? Горы переставлять, мертвых воскрешать, в крайнем случае, исцелять больных – вот это дела! Не слишком ли это просто – просто веровать? Но давайте зададимся вопросом: а такое ли это простое дело – веровать? Что это значит: веровать? Что стоит за словами: «Я верую в Бога»?
Один из наиболее интересных текстов, раскрывающих сущность христианской веры в Бога, записан в Библии в шестом стихе одиннадцатой главы Послания к Евреям: «Надобно, чтобы приходящий к Богу веровал, что Он есть и ищущим Его воздает». Особенностью этого текста является многообразие способов его прочтения. А именно, в зависимости от того, на каком слове ставится смысловое ударение, каждое новое прочтение раскрывает перед читающим определенную грань веры в Бога. Не берусь утверждать, что в многообразии прочтений этой фразы сокрыта вся полнота христианской веры, но в ней, безусловно, заложены основные принципы, присущие именно христианской вере в Бога.
Итак, процитированный текст можно прочитать следующим образом: «Надобно, чтобы приходящий к Богу веровал, что Он есть». На первый взгляд, такое прочтение кажется достаточно простым и очевидным. Действительно, для существования веры необходимо существование объекта веры. Вера в то, чего не существует – это нонсенс, бессмыслица. Это можно назвать мечтой, или капризом, но не верой. Однако, наряду с очевидным, есть и более глубокий смысл в таком прочтении. Стоит лишь более вдумчиво отнестись ко значению слова «есть», чтобы этот смысл стал ясен. В данном случае глагол «быть» имеет значение более глубокое, чем простая констатация факта существования. Наряду с собственно существованием, этот глагол может указывать и на качество существования. Когда мы, например, говорим: «Есть вот этот камень и есть вот это дерево», мы не только констатируем факт существования камня и дерева, но и отмечаем отличие качества существования дерева и камня. Суть этого отличия интуитивно понятна: дерево – живое, камень же – мертв. То есть, несмотря на то, что в отношении констатации факта существования дерево и камень сопоставимы, есть некое принципиальное отличие в том, как именно, в каком качестве, существуют камень и дерево: камень существует как неживая материя, в то время как дерево существует в качестве материи живой. То есть отличительным качеством существования дерева является жизнь.
Точно так же, есть различие в существовании растения и животного. В данном случае, отличительным качеством будет наличие у животного души. Не пытаясь давать формальное философское, или богословское определение душе, отметим лишь то, что интуитивно понятно: душа – это сосредоточие разума, эмоций и чувств, а так же желания и воли живого существа. Несмотря на то, что определение термина «душа» не исчерпывается перечисленными атрибутами, этого перечисления достаточно для того, чтобы показать, чем же именно определяется иное качество существования животного по сравнению с существованием растения.
Подобно этому, и качество существования человека отличается от существования животного. Одним из наиболее ярких примеров такого отличия является знаменитая фраза Декарта: «Cogito ergo sum», «Мыслю, следовательно, существую». Не просто обладание разумом, но способность этого разума осмыслять свое существовани, рефлексировать, делать логические заключения – вот одно из отличительных качеств существования человека, по сравнению с существованием животного. Опять таки, мышление – это лишь один из атрибутов качественного отличия существования человека. Есть еще нравственность, творчество, свобода и другие качества, присущие человеку и не присущие животному. Но сути это не меняет: качество существования человека отличается от качества существования животного.
Точно так же и качество существования Бога отличается от существования человека. Вечность, вездесущность, всеведение, всемогущество – далеко не полный перечень отличительных качеств существования Бога. Именно в этом контексте и следует понимать значение глагола «быть» во фразе «Надобно, чтобы приходящий к Богу веровал, что Он есть»: Он есть, то есть не просто «Он существует», но именно «Он существует в качестве Бога». Он есть Бог: всемогущий, вездесущий, вечный.
Кроме того, одним из важнейших аспектов понимания существования Бога является понимание того, что Его существование носит объективный характер. Объективный, то есть не зависимый от человеческих представлений о Нем. Есть разнообразные человеческие толкования существования Бога. Есть взгляды на существование Бога как на некую «идею», плод человеческого разума. То есть, люди верят в идею Бога. Есть взгляды на существование Бога как на некий нравственный закон, плод человеческой совести. То есть, люди верят в Бога как в некую нравственность. Есть взгляды на Бога как на некий обобщенный закон мироздания, плод опыта познания мира человеком. То есть, люди верят в Бога как в некий детерминизм, способ существования мира. Другими словами, так, или иначе, люди «выводят» Бога из своих мыслей, чувств, желаний, наблюдений, опыта. Тем самым, они заключают источник существования Бога в себя («идея», «совесть»), или в природу («всеобщий закон»). В то же время, для христианина Бог есть Сущий. То есть Бог не просто существует объективно и независимо от всего, но Бог Сам является источником и причиной существования всего существующего.
Одним из довольно распространенных заблуждений является попытка распространения закона причинности на существование Бога. Вкратце, логика такова: у всего существующего есть причина, породившая его существование. Если Бог существует, то в соответствии с этим правилом, должна быть причина, породившая Его. Тогда именно эта причина и должна называться Богом. То есть то, что люди называют «богом», Богом не является. Из этой логики возможны два следствия. Первое отрицает существование Бога: так как утверждение «Бог есть» привело к логическому противоречию, то это утверждение не является истинным. То есть, Бога нет. Второе следствие – невозможность достичь Бога, так как цепочку причинно-следственных связей можно продолжать до бесконечности, так и не достигнув ее начала. Опираясь на современные научные взгляды на природу Вселенной, христианство дает достаточно простое решение этому парадоксу. Дело в том, что причинно-следственные связи имеют смысл только в контексте времени, так как именно во времени причина предшествует следствию. В то же время, современные взгляды на природу времени утверждают зависимость времени от пространства, так как для существования времени необходимо существование пространства. То есть, если нет пространства, то нет и времени. Однако, если нет времени, то логика причинно-следственных связей теряет смысл, так как без времени обессмысливается требование предшествия причины своему следствию. Таким образом, вопрос о «причине Бога», или «что было до Бога» теряет смысл, так как «до» того, как Бог сотворил материю и пространство, не было времени, появившегося «одновременно» с сотворенным пространством. То есть вопрос «что было до Бога» логически бессмысленен: «до Бога» (а точнее, до того, как Бог сотворил пространство) не было «до».
Итак, фраза «Бог есть» не означает лишь констатацию факта Его существования, но и исповедует Бога Богом. При этом также важно, чтобы такое исповедание играло фундаментальную роль в мировоззрении человека. То есть исповедание должно идти значительно дальше чисто интеллектуального согласия с тем, что есть всемогущий, всесильный и вездесущий Бог. Исповедание того, что Бог есть, должно стать существенным фактором в человеческой жизни. Эту мысль легко проиллюстрировать на примере социальной жизни человека. Действительно, любой человек вынужден считаться с окружающими его людьми, с их мнением, их правами. Невозможно прожить жизь, игнорируя желания и чувства окружающих нас людей. При этом, насколько Бог выше человека, настолько же должно быть большим и Его влияние на жизнь человека. Мысли человека, его желания, чувства, воля, ценности и цели должны сверяться с Божьими. То есть, в своей жизни человек, действительно исповедующий Бога Богом, должен сверяться с Божьей волей, должен разделять Божьи желания и чувства. Такой человек должен опираться на Божью шкалу ценностей, на Божьи критерии добра и зла. В то же время, зачастую, Божье существование не только не оказывает существенного влияния на жизнь человека, вроде бы верующего в Бога, но даже не оказывает на нее влияния, сравнимого с влиянием окружающих людей. Такая вера в Бога оказывается бесформенной, аморфной. При такой вере Бог оказывается лишь необязательным советчиком, или «жилеткой», в которую при случае можно поплакаться. В остальном же, человек живет так, как будто Бога нет. Он руководствуется своими желаниями, своей совестью, своими чувствами, целями и ценностями. И Бога в его жизни ровно столько, насколько Божьи желания совпадают с желаниями самого человека и насколько Божий закон совпадает с человеческой совестью. О подобной вере так говорится в Евангелии: «приближаются ко Мне люди сии устами своими, и чтут Меня языком, сердце же их далеко отстоит от Меня».
Итак, исповедание Бога Богом означает смирение пред ним, согласие с приоритетностью всего, что исходит от Бога. То есть Его воля, Его ценности, Его этика оказываются приоритетными, по сравнению с волей, ценностями и этикой человека. Если же такой приоритетности нет, то вера в Бога оказывается лишь деклараций, пустыми словами, не подтверждаемыми жизнью человека. Если жизнь человека не согласуется с Божьей волей, то исповедание такого человека оказывается голословным. Фактически же, такой человек, декларируя свою веру в Бога, игнорирует Его, поступая исключительно по своей воле. То есть, живет так, как будто Бога нет. Такие люди, не отрекаясь от Бога формально, или даже исповедуя Его на словах, отрекаются от Него делами.
Итак, фраза «Бог есть» означает, что Бог есть Бог, то есть Бог существует в качестве Бога, всемогущего, вездесущего Творца всего сущего. Кроме того, Божье существование оказывает фундаментальное, определяющее влияние на жизнь человека. И именно с такой верой, с верой что Он есть Бог, к Нему и надобно приходить. Приходить с согласием строить свою жизнь не по своим, а по Его стандартам.

Свобода и выбор

Мы выбираем, нас выбирают

Как это часто не совпадает

Я за тобою следую тенью

Я привыкаю к несовпаденью

Как-то, гуляя по интернету, я обнаружил такое вот интересное высказывание: «Свобо́да - это наличие возможности выбора варианта и реализации (обеспечение) исхода события. Отсутствие такого выбора и реализации выбора равносильно отсутствию свободы - несвободе».

Да-да-да, я знаю, что не все то золото, что блестит и не все то правда, что написано на заборе. Однако место публикации этого заявления было вполне респектабельным. Процитированная мною фраза открывает статью о свободе в русском сегменте Википедии. Нет-нет-нет, я не считаю Википедию изданием с непререкаемым авторитетом. Однако в целом, это достаточно вменяемое и почитаемое издание. Почитаемое в обоих смыслах: и в смысле почтения и в смысле прочтения. И уж чего от Википедии никак не отнять, так это того, что публикуемые в ней статьи достаточно объективно отражают тенденции в современных взглядах на освещаемые в этих статьях вопросы.

Не является исключением из этого правила и статья о свободе. Действительно, для современного человека свобода и выбор - близницы-братья. Стереотип взаимосвязи свободы и выбора настолько укоренился в нашем сознании, что когда мы говорим «свобода», подразумеваем – «выбор». Когда мы говорим «выбор», подразумеваем – «свобода». Эта взаимосвязь настолько интуитивно очевидна, что мы соглашаемся с ней не особо задумываясь, насколько она верна. А стоило бы задуматься Действительно ли свобода определяется выбором и «отсутствие такого выбора ... равносильно отсутствию свободы - несвободе»?

Это может показаться парадоксальным, но при более внимательном взгляде, логика отношений свободы и выбора свидетельствует, скорее, об обратном. А именно о том, что свобода человека не определяется выбором. Более того, в реальной жизни выбор, зачастую, противопоказен свободе, так как ведет не к ее росту, а наоборот, к уменьшению. Но прежде чем приступить к рассмотрению этой логики, хотелось бы на секундочку вернуться назад, к истокам. А именно – к Википедии.

Статья о свободе, опубликованная там, не ограничивается одной лишь процитированной фразой. Наряду с ней, в статье есть и такое, функциональное, определение свободы: «Свобода - средство для достижения цели и смысла жизни человека». Этот практичный взгляд на свободу очень важен в попытке разобраться с тем, какую же роль играет свобода в жизни человека и какое место занимает выбор по отношению к этой свободе.

Согласитесь, мы склонны воспринимать свободу как некую самоценность, как нечто, что ценно само по себе, ценно так же, как, к примеру, жизнь. И даже более чем жизнь, так как во имя свободы мы готовы драться отнюдь не до первой, а до последней крови. И ведь деремся! И кровь льется! Пожалуй, на алтарь свободы пролито больше крови, чем на любой другой алтарь! Как золото из средства украшения храма стало идолом и самоценностью, так же и свобода из «средства для достижения цели и смысла жизни человека» стала идолом. Но не храм ли освящает золото? И не цель ли освящает свободу? Ценна ли свобода сама по себе, или ценна лишь реализованная свобода, свобода, позволившая человеку достичь определенной цели?

Вооружившись этой мыслью, давайте теперь вернемся к вопросу о месте выбора в контексте рассуждений о свободе человека. Для выбора важны две составляющие. Во-первых, необходимо наличие альтернатив, между которыми осуществляется выбор и во-вторых, необходимы критерии, по которым одни альтернативы отвергаются, а другие – используются. Отсутствие одной из составляющих, по сути, означает отсутствие выбора. И действительно, если нет альтернатив, то не из чего и выбирать. Если же отсутствуют критерии, то выбор теряет целенаправленность и превращается в произвол, когда все равно, какая именно из альтернатив будет использована. Критерии же определяются целью, для которой будет использовано то, что мы выберем. Если наша цель – приготовить борщ, то из всего многообразия продуктов, мы используем буряк, морковь, капусту – то, что входит в рецепт борща. В то же время, если мы мечтаем о блинах, то нам понадобится не буряк, а мука, молоко и яйца. Причем, чем точнее мы знаем цель и чем точнее мы способны определить, что же именно мы хотим приготовить, тем четче будут критерии, по которым мы осуществляем выбор ингридиентов. В идеале, точно зная цель, мы не будем бегать по магазину, перебирая все продукты. Мы купим ровно то, что нам нужно для блинов: муку, молоко и яйца. Таким образом раскрывается первый парадокс: для осуществления свободы нам нужны не альтернативы, а лишь наличие того, что позволяет достичь цели. Если же нам не нужны альтернативы, то не нужен и выбор. Вместе с тем, отсутствие альтернатив нисколько не ущемляет нашу свободу. То есть, степень свободы определяется не выбором, а тем, насколько точно мы знаем цель, к которой мы стремимся и насколько правильно мы смогли определить средства, необходимые для достижения этой цели.

С другой стороны, если у человека нет ясности в отношении цели, или же у него нет четкого представления о том, какие именно средства необходимы для ее достижения, то многообразие альтернатив способно существенно затруднить путь к цели. Однажды мне нужно было поменять пару деталей в машине. Дел было на копейку – купить гаечные ключи, да открутить пару гаек. Я съездил в магазин, купил набор ключей, вернулся и... Как оказалось, выбирая набор, я не учел одной небольшой, но существенной детали. Ключи я купил метрические, в то время как гайки, которые мне нужно было открутить, были дюймовыми. Пришлось возвращаться в магазин и менять набор на дюймовый. Если теперь рассмотреть этот пример в контексте рассуждений о взаимосвязи свободы и выбора, то становится понятным, что я пал жертвой элементарной статистики. То есть, если мы стоим перед выбором из множества альтернатив и при этом не знаем всех деталей, необходимых для выбора правильной альтернативы, то рано, или поздно, мы сделаем выбор, который не только не способствует достижению цели, но способен увести нас очень далеко от нее. Хорошо с ключами: быстро заметил и сразу поменял. В других, значительно более важных жизненных вопросах, неверный выбор зачастую обнаруживается слишком поздно, когда исправить его последствия оказывается значительно труднее. Таким образом, раскрывается второй парадокс: так как среди множества альтернатив присутствуют альтернативы не способствующие, а препятствующие достижению поставленной цели, то рано, или поздно, мы выберем одну из таких неверных альтернатив.

Итак, если мы точно знаем цель и средства к ее достижению, то нам нужен не выбор, а лишь доступность этих средств. В то же время, если мы не в точности знаем цель и средства, то правильный выбор будет лишь делом случая. А фортуна – она, как известно, переменчива. То есть, если мы не знаем в совершенстве нашей цели и затрудняемся с определением средств, то наилучшим вариантом для нас оказывается отсутствие выбора, при условии, что из всех альтернатив нам доступна лишь та, которую мы бы и избрали, будь нам в точности известна цель и средства. Иначе все получается точно так, как в этой грустной песенке: мы выбираем, нас выбирают, но эти выборы настолько часто не совпадают, что нам ничего не остается, кроме как привыкать к этим несовпаденьям. Привыкать, смиряться и сетовать на фортуну.

Так что же, идеал свободы – это казарма? В которой все ходят в ногу, носят одну и ту же форму, и беспрекословно исполняют приказы командира, четко знающего, что именно необходимо его починенным? Еще один парадокс? Совсем нет. Просто сравнив отсутствие выбора с жизнью в казарме, мы неявно перешли от рассуждений о личной свободе человека к свободе, как явлению социальному. Именно для свободы, как социального явления, выбор является очень важной составляющей. Впрочем, и в этом случае выбор не является определяющей компонентой свободы. Многообразие альтернатив в этом случае определяется лишь многообразем средств, требуемых для реализации свобод всех людей, составляющих общество. В конце концов, кому нравится поп, кому – попадья, а кому – попова дочка. Именно многообразие потребностей членов общества и определяет необходимость выбора для существования свободы, как социального явления. В этом случае действительно важно, чтобы каждый человек в любой момент времени имел доступ к тому средству, которое ему необходимо для достижения какой-то своей цели. И в этом смысле человек, живущий в обществе с ограниченным числом альтернатив, или с ограниченным доступом к этим альтернативам, оказывается не свободным.

Вот в чем действительно заключается парадокс, так это в том, что в подобном обществе человек не свободен даже в том случае, если у него есть постоянный доступ к тому, что ему необходимо для достижения его личных целей. Чтобы проиллюстрировать этот парадокс, давайте обратимся к такому примеру. Скажем, мне необходимо попасть в Урюпинск. Единственным существенным фактором, определяющим мою свободу, является моя возможность там оказаться. Скорость, удобства и прочие частности не столь существенны, по сравнению с собственно возможностью попасть в Урюпинск. При этом, мне глубоко безразлично, что, к примеру, Мариуполь закрыт для посещения. На мою личную свободу закрытость Мариуполя никак не влияет: мне туда не надо. В то же время, Ивану Ивановичу нужно именно в Мариуполь, ему в Урюпинск не надо. Иван Иванович не свободен, так как он не имеет возможности попасть в Мариуполь. Но при этом оказываюсь несвободным и я, так как моя возможность попасть в Урюпинск есть не закономерность, а лишь счастливая случайность. То есть, для свободы, как явления социального, мало того, чтобы человеку было доступно то, что ему необходимо в определенных обстоятельствах, или в определенный момент времени. Не менее важна и гарантия того, что человек всегда и во всех обстоятельствах будет иметь такой доступ.

Итак, социальная свобода есть закономерность осуществления личных свобод членов общества. Именно в этой плоскости лежит и знаменитая фраза Вольтера: «Мне ненавистны ваши взгляды, но я готов отдать жизнь за ваше право их высказывать». Эта фраза как раз и отражает четкое понимание того, что в обществе моя свобода зависит не только от того, есть ли у меня доступ к необходимым лично мне средствам. Моя свобода в обществе также зависит и от того, насколько этот доступ гарантирован. И если общество дискриминирует доступ к средствам по каким-то признакам, будь то принадлежность к аристократии, или та же «политкорректность», то неизбежно снижается и моя свобода, так как вполне вероятно, что завтра и я окажусь в дискриминированной группе. Если сегодня я одобряю запрет на строительство мечетей, то завтра я столкнусь с запретом на мое христианское исповедание. История неизменно подтверждает это правило.

Итак, выбор оказывается не важным для осуществления личной свободы человека, а для осуществления свободы социальной он служит лишь гарантией того, что человеку всегда будут доступны средства, необходимые для реализации его личной свободы. Но что же тогда действительно важно для свободы? Неужели лишь точное занание целей и точное знание средств, необходимых для достижения этих целей? Не превратит ли это нас в роботов, просто исполняющих какую-то программу: чтобы достичь того-то нужно сделать то-то и то-то. Шаг влево, шаг вправо – попытка к бегству. Не сделает ли это нашу жизнь безумно скучной? Не о такой ли жизни высказался Ипполит из «Иронии судьбы»: «Как скучно мы живем. В нас пропал дух авантюризма. Мы перестали лазить в окна к любимым женщинам. Мы перестали делать большие хорошие глупости. Какая гадость...» Действительно, стоит ли такая жизнь того, чтобы жить? Стоит ли такая свобода того, чтобы ею пользоваться? Если я отказываюсь от духа авантюризма и больших хороших глупостей, что я получаю взамен, чем наполнить жизнь, о чем вспомнить в конце жизни?

Наряду с сухим, прагматичным определением свободы как средства достижения цели, есть и подобное ему, но более поэтическое: «Свобода – это инструмент, которым человек творит свою историю.» Это определение как раз и снимает печать детерминизма, которая явственно проступает на предшествующих рассуждениях. Творчество - вот единственное достойное применение для свободы. Более того, это определение очень точно расскрывает и смысл творчества: созидание себя - вот единственная достойная цель для творчества.

Что же это значит: «созидать себя»? Скольким людям вы зададите такой вопрос, столько разных ответов и получите. Художник, наверное, ответит вам, что созидать себя - это расширять пределы своей фантазии. Для спортсмена созидать себя - это укреплять мышци и тренировать выносливость. Для ученого созидать себя - это оттачивать остроту мысли. Несмотря на все многообразие ответов на этот вопрос, их, все же, можно свести к единому обобщению.

Вам, наверное, хорошо известна эта фраза: «Человек способен вместить в себя всю Вселенную». Что интересно, мы в своей жизни чаще всего поступаем с точностью до наоборот. Мы не столько пытаемся вместить в себя Вселенную, сколько пытаемся заполнить ее собой. И чаще всего оказывается, что наше место во Вселенной уже занято кем-то другим. Все стихи уже написал Пушкин, все картины уже нарисовал Рембрандт, а выше всех уже прыгнул Сергей Бубка. Мы обречены быть вечно вторыми, десятыми, сто десятыми. Екклезиаст очень точно обрисовал всю тщету человеческого творчества, направленного вовне, во Вселенную: «Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем. Бывает нечто, о чем говорят: "смотри, вот это новое"; но это было уже в веках, бывших прежде нас. Нет памяти о прежнем; да и о том, что будет, не останется памяти у тех, которые будут после».

Слова Екклезиаста – это приговор творчеству, направленному вовне, в мир. Ведь «Творчество — деятельность, порождающая нечто качественно новое, никогда ранее не существовавшее» (Википедия) Все, что нам остается - это видоизменять уже существующее, подбирать жалкие крохи, упавшие со стола великих. Введение числа «ноль» в исчисление считается началом математики. С тех пор математика значительно усложнилась, в ней появились разные направления, но качественно новой математики так не появилось. Неизвестный предок уже нарисовал углем антилопу на стене пещеры. После этого творчество Ван Гога может поражать нас своим великолепием, но его картины - лишь более красочное повторение все той же антилопы. После изобретения колеса творчество самого гениального инженера - лишь ремесленничество. После первой рифмы «кровь - любовь», «Евгений Онегин» - лишь графоманство.

Конечно, я слегка утрирую. Возможно, утрирую не слегка, но мы рождаемся во Вселенную, в которой уже все есть, в которой лавры творцов уже отданы тем, кто был прежде нас. Мы не способны смириться с этим. Наш дух бунтует, наш творческий потенциал требует применения. Мы мечтаем, что нас заметят и оценят, что нам удастся сказать что-то новое. Мы толкаемся локтями, интригуем, мы перекрикиваем друг друга... И наполняем Вселенную какофонией вместо музыки и трупами вместо жизни. Так созидаем ли мы себя в нашем творчестве, или же мы себя разрушаем?

Может лучше внять мудрости человека сказавшего о том, что каждый из нас способен вместить в себя всю Вселенную и направить наши усилия не во вне, а в себя? Не в том смысле, что отгородиться от мира и "уйти в себя", а оставить попытки втиснуть себя во Вселенную и попытаться вместить Вселенную в себя? Вместить ее со всем, что ее наполняет. С безымянным автором антилопы на стене пещеры и с Ван Гогом. С изобретателем колеса и Армстронгом на Луне. С раввином и имамом. С матерью Терезой и Гитлером. Может, имеет смысл хотя бы попытаться все это вместить?

С точки зрения духовной, наши попытки втиснуться во Вселенную выглядят еще более жалко и ужасающе. С духовной точки зрения, место во Вселенной, которое мы пытаемся занять, принадлежит Богу. Ибо Он - Тот, Кто наполняет Вселенную Собой. Поэтому наши попытки "потеснить" Бога - жалки. И, в то же время, они ужасны, так как мы в этих попытках преуспеваем. Возглас Ницше: «Бог умер» отражает реальное положение дел: в нашей Вселенной уже нет места для Бога. Вернее, в нашей Вселенной единственное место, оставшееся для Бога - это крест, на котором люди распяли Его. Но пока Бог есть, пусть даже распятый на кресте, Вселенная принадлежит Ему, а не нам.

Христианство принесло в этот мир уникальное учение: Бог, наполняющий Собой Вселенную, есть любовь. Вместить в себя Вселенную - это вместить в себя Бога. Вместить в себя Бога означает вместить в себя любовь. Именно преображение себя в образ Божий путем достижения любви - это и есть путь творчества, предлагаемый христианством. И поэтому в христианском мировоззрении созидание себя означает созидание себя в любви. Это и есть то применение свободы, которое только и достойно как ее, так и свободного человека. И если вдуматься, даже с секулярной точки зрения нет более достойной цели для творчества, чем эта: открыть в себе любовь и раскрыть в этой любви себя. Не говоря о том, что в конце жизни будет что вспомнить, уверяю вас, скучно не будет и в течении жизни.

Ведь в чем главный парадокс свободы? Лингвистически, антонимом к слову "свобода" является "рабство". И мы переносим этот словестный антагонизм в жизнь. Для нас противоположностью, логическим отрицанием свободы является рабство. Однако кроме чисто логического противоречия, есть и более глубокое, диалектическое противоречие, в котором противоположностью свободе оказывается вовсе не рабство, а любовь. Если от “рабства” мы еще можем “освободиться”, то любовь нас порабощает абсолютно. Ведь любовь не ищет своего. Она всегда заставляет искать интереса того, кого любишь, ибо в любви человек отвергает себя ради другого. Но в то же самое время, именно любовь, достижение любви и является главным смыслом самосозидания, инструментом которого как раз и является свобода.

Чем же разрешается этот парадокс? В сущности, касательно вопроса человеческой свободы, христианство дает очень простой совет: "Люби Бога и делай что хочешь". В этом совете и раскрывается диалектика единства и борьбы двух противоположностей: любви и свободы. Единство в том, что любовь к Богу возносит свободу до ее апогея, до вседозволенности. Борьба же в том, что любовь к Богу означает отречение от своей воли в пользу Его воли. Так и движется человек в своем созидании. Чем больше любви - тем меньше желаешь своего и больше - Божьего. Чем больше желаешь Божьего - тем большее тебе становится доступным. Чем больше тебе становится доступным, тем больше простор для любви. Вчера ты любил себя, сегодня ты любишь ближнего, а завтра - сможешь полюбить и врага. Так, шаг за шагом, от любви к свободе и снова к любви, человек постепенно и вмещает в себя Вселенную. Что же в конце, что же там, куда ведут эти ступеньки любовь - свобода, любовь - свобода? Что ожидает человека после того, как он вместит Вселенную? Во что там превратится моя свобода? В полное и ничем не ограниченное своеволие, конечно. Если человек до конца прошел путь созидания себя в любви, то его воля обретает утерянную людьми гармонию с волей Бога. И тогда все, что человек будет творить по своей воле, будет полностью одобрено Богом. Так как все, что делает человек по воле своей будет так же и волей Божьей.

Наблюдение

Бывает, что человек уподобляется глубокому пустому колодцу: единственное, что из него можно почерпнуть - это эхо.

Афонаризм

Если вы хотите, чтобы моя свобода заканчивалась у вашего носа, не суйте свой нос в мою свободу