“Pussy Riot”, попытка осмысления...

Пожалуй, самая серьезная проблема, которая возникает всвязи с событиями в ХХС – это разрешения противоречия между индивидуальной позицией «отдельно взятого христианина», и позицией того же самого христианина, являющегося членом Церкви. Для индивидуальной позиции, определяющими (на мой взгяд) являются слова «прости им, ибо не ведают, что творят». В то же время, для церковной позиции определяющими являются слова «не давайте святыни псам», что (в частности) означает «не оставляйте святотатства безнаказанным». Причем противоречие усугубляется еще и тем, что в процесс неизбежно вовлекается государство. Как исповедующий христианство человек, я не держу зла на этих женщин. Они действительно не отдавали себе полного отчета, что именно они делают. Но, в то же время, как исповедующий христианство человек, я прекрасно понимаю, и отдаю себе отчет в том, что именно они сделали: святотатство. И, как христианин, я должен как минимум желать, чтобы это святотатство было наказанным. Более того, исходя из Нагорной Проповеди (по крайней мере, из моего понимания слов Христа о святынях и псах), это моя прямая обязанность как члена Церкви – ограждать святыни от насмешек и поругания. В том числе и через наказание тех, кто это себе позволяет. При этом возникает вопрос реальных возможностей для этого. Есть ли они у меня, или у церкви? Проблема в том, что реально ни у меня, ни у Церкви нет реальных возможностей для защиты. Отделение Церкви от государства лишает Церковь реальных рычагов воздействия на допустивших святотатство людей, так как лишь государство имеет право наказывать своих граждан. Соответственно, приписав себе эксклюзивное право наказания, государство берет на себя обязательство предоставлять защиту Церкви. В том числе и через наказание тех, кто совершает «преступление» против нее (также как против ислама, или иудаизма, или любой другой религии). При этом главная сложность – классификация «преступления». Ведь в светском государстве и законы светские. Соответственно, ни в уголовном, ни в гражданском законодательстве не может быть классификации поступка как «богохульства», или «святотатства». Именно в этом (на мой взгляд) и заключается сложность, связанная с вовлечением государства в процесс над “Pussy Riot”. Проблема не в том, что гос-во оказалось вовлечено в этот процесс, так как гос-во было обязано это сделать. Проблема в том, как классифицировать поступок женщин в рамках светских законов. Не будучи юристом, мне трудно дать взвешенную оценку той статье, которое гос-во применило в данном конкретном случае. Тем не менее, мне кажется, что статья за хулиганство с разжиганием религиозной ненависти – совершенно притянута за уши. В паралель стоит вопрос и о том, как классифицировать этот поступок: как уголовное, или административное правонарушение. На мой взгляд, все эти вопросы снимаются достаточно легко, если взглянуть на суть вещей. А по сути то, что совершили эти женщины – это акт вандализма (простейшая паралель – помочиться в Вечный Огонь). Соответственно именно это и должно было бы послужить основой для классификации их поступка. Как оказалось, вандализм – это уголовная статья. Так что, при полном отвращении к форме, приходится признать, что по сути все было верно.

Разница между западным и восточным богословием

Западное богословие пытается достичь сердца через разум, в то время как восточное достигает разума через сердце.

Матч Украина-Франция. Ливень, гроза. 0-2

Вопрос к "Армянскому радио": - Что было бы, если бы молния ударила в стадион во время матча? - Множество свежих "French fries"

Просто так...

В чем главное различие между богословом и философом? Богослов проповедует истину, которую он нашел Философ же приглашает присоединиться к нему в поиске истины.

Большой каньон. Привет Вольтеру.

О Большом каньоне говорить нечего. Там нужно побывать. Поэтому сразу обращусь с приветом к Вольтеру.Мало известный (мягко говоря) факт. В 60-е годы Большой Каньон чуть было не стал заурядным водохранилищем. На государственном уровне был утвержден и уже начал выполняться план по постройке двух дамб непосредственно на территории Большого каньона. Постройка дамб привела бы к затоплению большей части каньона и поменяла бы всю его экосистему. В принципе, на этом можно было бы поставить точку, но готовность уничтожить Большой каньон ради благ цивилизации - уж очень заманчивый повод для того, чтобы дать пинка Вольтеру. Привет, Вольтер!

Запад и Восток

Наверное, ничто не передает разницу в восточном и западном мировоззрении лучше, чем перевод знаменитого "рехот руах" из Екклезиаста: "ибо всё - суета и томление духа" vs. "all is vanity and grasping for the wind." Там, где западное сознание видит лишь бесполезную тщету, восточное утверждает экзистенциальную потребность. Справедливости ради, следует заметить, что не всегда все было так безнадежно в западном мировоззрении: " all is vanity and vexation of spirit." (KJV)

Личности, или возвращение утраченной человечности. Суламифь.

Она проснулась, как обычно, незадолго до рассвета. Ей нравились эти краткие предрассветные сумерки, когда очертания предметов уже начинали угадываться, но до того, как солнечный свет зальет комнату, оставалось еще несколько минут. Среди полного забот и суеты дня, это были единственные минуты которые она могла полностью посвятить себе самой.

Она приподнялась на локте и склонилась над лицом спящего рядом мужа. Ее длинные волосы рассыпались по подушке и сплелись с его волосами, создавая шатер, оградивший их от мира. Бессильный проникнуть туда, где под завесой ее волос было место лишь для двоих, мир подчинился желанию женщины и отступил на время, оставив ее наедине с мужем. Женщина вглядывалась в его лицо, расслабленное и безмятежное во сне, и видела в нем черты того юноши, в которого она была влюблена.

В истории их любви не было ничего необычного. Как это часто случается, они познакомились на институтской вечеринке. Как и все влюбленные юноши, он дарил ей цветы и читал стихи. Цветы, естесственно, были красными розами, а стихи, конечно же, были пушкинскими строками: «Я вас люблю, хоть я бешусь...». Как и все влюбленные девушки, она стала рассеянной и по три раза солила суп. Как и все влюбленные юноши, он съедал этот суп, не замечая, что тот пересолен. Когда они оставались наедине, они, как и все влюбленные, предавались ласкам.

В их ласках не было страсти. Только лишь нежность. Нежность и благодарность за то, что они появились друг у друга, дали друг другу проникнуть в свой мир и позволили исследовать его. Для них ласки были проводниками на пути познания друг друга. Их ласки проникали глубже взглядов. Их ласки говорили больше, чем могли сказать слова. Приникая своими губами к его губам, ощущая их мягкость и поддатливость, она познавала его нежность. Когда ее руки скользили по его плечам, она, ощущая упругость мышц, познавала его силу. Когда ее голова лежала у него на груди, она, слушая биение его сердца, ощущала покой и познавала его верность. То наслаждение, которое она испытывала, познавая своего возлюбленного, было гораздо острее и глубже, чем удовольствие от самих ласк.

В его объятиях она преображалась. Доселе неведомая ей чувственность, разбуженная близостью любимого, стремительно овладевала ею, раскрашивая мир в новые цвета, добавляя глубины ее переживаниям, вознося ее к новым вершинам. Она не боялась своей чувственности, она полностью отдавалась ей. Отдавалась радостно, с головой погружаясь в новые для нее ощущения. Она наконец-то познала, что это значит – любить. Любить по-настоящему, отдавая себя возлюбленному целиком, без остатка, и также целиком, без остатка, принимая его в себя.

Ее родители, догадываясь что происходит с их дочерью, призывали ее не торопиться, быть осторожной, не терять головы. Она в ответ только весело хохотала и убегала на новое свидание. Она очень любила своих родителей. Когда-то их любовь, значила для нее больше всего на свете. Она знала, что родители любят ее, как никто другой. Она знала, что как бы ни повернулась ее жизнь, что бы она ни сделала, она всегда найдет поддержку у мамы и папы. Они могут не одобрить ее поступков, рассердиться на нее, наказать, но они же и помогут ей найти выход из любой неприятности, в которой она могла оказаться. Она знала, что родители, если понадобится, отдадут за нее свою жизнь. Она знала все это, и отвечала им такой же любовью. Чистой, искренней и беззаветной. Но теперь у нее появился он, ее возлюбленный!

Как же, должно быть, несчастны, - думала она, - те люди, которые говорят, что они нашли свою половинку, или обрели спутника жизни! Как же несчастны те, кто думает так о своих любимых! Да полно! Любимых ли? Ощущали ли они хоть однажды то, что ощущала она?

Когда они были вместе, когда их тела сплетались в объятиях, они проникали друг в друга настолько глубоко, что исчезала граница, разделявшая его и ее. Они не расстворялись друг в друге, не теряли себя, но преображались, становились иными. Отдавая себя друг другу, они обретали неизмеримо больше, чем отдавали, больше, чем каждый из них мог дать другому. Как кусочки угля под невыносимым давлением земной коры становятся драгоценным алмазом, так и они, сжимая друг друга в объятиях, обжигая друг друга жаром своих чувств, творили из себя высшую драгоценность – истинную любовь. Сливаясь друг с другом, познавая друг друга, они познавали то, чему имя – Бог!

Она хорошо понимала, чего опасаются родители, чего они боятся. Понимала, но не разделяла ни их опасений, ни их страхов. Ведь родители не знали его так, как познала его она! Родители обращали внимание на слова, судили по взгляду, по жизненному опыту. Но разве могут слова рассказать то, что поведали ей его губы? Разве может взгляд передать то, что открыли ей его объятия? Чего стоит опыт, боящийся любить? Чего стоит любовь, если в ней есть место страху? Ничего не стоит! Она не достойна называться любовью! В совершенной любви нет страха! Боящийся не совершенен в любви!

Прислушиваясь к родительским наставлениям, она опасалась лишь одного – забыть ту влюбленность, которая наполняла сейчас ее жизнь. Забыть, как замирает сердце, когда ее рука касается его. Забыть, как взрывется мир, когда его губы соприкасаются с ее губами. Забыть тот трепет, который охватывал ее, когда она слышала его голос. Забыть означало - предать. Она знала, что это стало бы предательством без надежды на прощение, без надежды на искупление. Забыть, потерять влюбленность – это был единственный страх в ее жизни.

Глядя на своих родителей, на жизнь других людей, она понимала, насколько велика опасность этого предательства. Она ясно видела, как заботы, усталость, хлопоты и суета, вторгаясь в жизнь людей, постепенно охлаждали их. Эти люди говорили о зрелой любви. Любви, прошедшей испытания и окрепшей в них. Она же видела в их любви лишь руины, осколки той, настоящей любви, которая сейчас безраздельно властвовала в ее жизни. Она не хотела такой участи. Ей претила мысль о том, чтобы довольствоваться малым. Для нее мысль о том, что ее любовь может превратиться в привычку, была богохульной!

Тогда-то в ее жизни и появился этот ритуал. Просыпаясь незадолго до рассвета, когда новый день еще не вступил в свои права, она подолгу вглядывалась в лицо мужа, воскрешая в себе ту влюбленность, которую они разделяли когда-то давно. Она стала хранительницей их влюбленности. Ведь пока хоть один влюблен, влюбленность не перестает...

Когда солнечные лучи проникли в комнату, женщина уже была готова к новому дню. Она еще ниже склонилась над мужем. Легко, чтобы не потревожить его сон, поцеловала в губы. Задержалась на мгновение, впитывая в себя остатки воспоминаний и, откинув одеяло, тихонько соскользнула на пол.

Как она ни старалась вести себя тихо, но совсем не шуметь у нее не получилось. То стукнет дверца холодильника, то громыхнет свалившаяся в раковину тарелка. Этот шум, всегда особенно громкий ранним утром, потревожил сон ее дочери, спавшей в соседней комнате. Потревожил, но разбудить не смог. Она вернулась домой лишь под утро. Когда машина остановилась у подъезда, девушка еще долго не выходила из нее, не в силах оторваться от возлюбленного. Ее руки обвивали его шею, ее грудь прижималась к его груди, ее губы ласкали его. В ее ласках не было страсти. Лишь нежность, благодарность и острое наслаждение познавания...