Личности, или возвращение утраченной человечности. Суламифь.

Она проснулась, как обычно, незадолго до рассвета. Ей нравились эти краткие предрассветные сумерки, когда очертания предметов уже начинали угадываться, но до того, как солнечный свет зальет комнату, оставалось еще несколько минут. Среди полного забот и суеты дня, это были единственные минуты которые она могла полностью посвятить себе самой.

Она приподнялась на локте и склонилась над лицом спящего рядом мужа. Ее длинные волосы рассыпались по подушке и сплелись с его волосами, создавая шатер, оградивший их от мира. Бессильный проникнуть туда, где под завесой ее волос было место лишь для двоих, мир подчинился желанию женщины и отступил на время, оставив ее наедине с мужем. Женщина вглядывалась в его лицо, расслабленное и безмятежное во сне, и видела в нем черты того юноши, в которого она была влюблена.

В истории их любви не было ничего необычного. Как это часто случается, они познакомились на институтской вечеринке. Как и все влюбленные юноши, он дарил ей цветы и читал стихи. Цветы, естесственно, были красными розами, а стихи, конечно же, были пушкинскими строками: «Я вас люблю, хоть я бешусь...». Как и все влюбленные девушки, она стала рассеянной и по три раза солила суп. Как и все влюбленные юноши, он съедал этот суп, не замечая, что тот пересолен. Когда они оставались наедине, они, как и все влюбленные, предавались ласкам.

В их ласках не было страсти. Только лишь нежность. Нежность и благодарность за то, что они появились друг у друга, дали друг другу проникнуть в свой мир и позволили исследовать его. Для них ласки были проводниками на пути познания друг друга. Их ласки проникали глубже взглядов. Их ласки говорили больше, чем могли сказать слова. Приникая своими губами к его губам, ощущая их мягкость и поддатливость, она познавала его нежность. Когда ее руки скользили по его плечам, она, ощущая упругость мышц, познавала его силу. Когда ее голова лежала у него на груди, она, слушая биение его сердца, ощущала покой и познавала его верность. То наслаждение, которое она испытывала, познавая своего возлюбленного, было гораздо острее и глубже, чем удовольствие от самих ласк.

В его объятиях она преображалась. Доселе неведомая ей чувственность, разбуженная близостью любимого, стремительно овладевала ею, раскрашивая мир в новые цвета, добавляя глубины ее переживаниям, вознося ее к новым вершинам. Она не боялась своей чувственности, она полностью отдавалась ей. Отдавалась радостно, с головой погружаясь в новые для нее ощущения. Она наконец-то познала, что это значит – любить. Любить по-настоящему, отдавая себя возлюбленному целиком, без остатка, и также целиком, без остатка, принимая его в себя.

Ее родители, догадываясь что происходит с их дочерью, призывали ее не торопиться, быть осторожной, не терять головы. Она в ответ только весело хохотала и убегала на новое свидание. Она очень любила своих родителей. Когда-то их любовь, значила для нее больше всего на свете. Она знала, что родители любят ее, как никто другой. Она знала, что как бы ни повернулась ее жизнь, что бы она ни сделала, она всегда найдет поддержку у мамы и папы. Они могут не одобрить ее поступков, рассердиться на нее, наказать, но они же и помогут ей найти выход из любой неприятности, в которой она могла оказаться. Она знала, что родители, если понадобится, отдадут за нее свою жизнь. Она знала все это, и отвечала им такой же любовью. Чистой, искренней и беззаветной. Но теперь у нее появился он, ее возлюбленный!

Как же, должно быть, несчастны, - думала она, - те люди, которые говорят, что они нашли свою половинку, или обрели спутника жизни! Как же несчастны те, кто думает так о своих любимых! Да полно! Любимых ли? Ощущали ли они хоть однажды то, что ощущала она?

Когда они были вместе, когда их тела сплетались в объятиях, они проникали друг в друга настолько глубоко, что исчезала граница, разделявшая его и ее. Они не расстворялись друг в друге, не теряли себя, но преображались, становились иными. Отдавая себя друг другу, они обретали неизмеримо больше, чем отдавали, больше, чем каждый из них мог дать другому. Как кусочки угля под невыносимым давлением земной коры становятся драгоценным алмазом, так и они, сжимая друг друга в объятиях, обжигая друг друга жаром своих чувств, творили из себя высшую драгоценность – истинную любовь. Сливаясь друг с другом, познавая друг друга, они познавали то, чему имя – Бог!

Она хорошо понимала, чего опасаются родители, чего они боятся. Понимала, но не разделяла ни их опасений, ни их страхов. Ведь родители не знали его так, как познала его она! Родители обращали внимание на слова, судили по взгляду, по жизненному опыту. Но разве могут слова рассказать то, что поведали ей его губы? Разве может взгляд передать то, что открыли ей его объятия? Чего стоит опыт, боящийся любить? Чего стоит любовь, если в ней есть место страху? Ничего не стоит! Она не достойна называться любовью! В совершенной любви нет страха! Боящийся не совершенен в любви!

Прислушиваясь к родительским наставлениям, она опасалась лишь одного – забыть ту влюбленность, которая наполняла сейчас ее жизнь. Забыть, как замирает сердце, когда ее рука касается его. Забыть, как взрывется мир, когда его губы соприкасаются с ее губами. Забыть тот трепет, который охватывал ее, когда она слышала его голос. Забыть означало - предать. Она знала, что это стало бы предательством без надежды на прощение, без надежды на искупление. Забыть, потерять влюбленность – это был единственный страх в ее жизни.

Глядя на своих родителей, на жизнь других людей, она понимала, насколько велика опасность этого предательства. Она ясно видела, как заботы, усталость, хлопоты и суета, вторгаясь в жизнь людей, постепенно охлаждали их. Эти люди говорили о зрелой любви. Любви, прошедшей испытания и окрепшей в них. Она же видела в их любви лишь руины, осколки той, настоящей любви, которая сейчас безраздельно властвовала в ее жизни. Она не хотела такой участи. Ей претила мысль о том, чтобы довольствоваться малым. Для нее мысль о том, что ее любовь может превратиться в привычку, была богохульной!

Тогда-то в ее жизни и появился этот ритуал. Просыпаясь незадолго до рассвета, когда новый день еще не вступил в свои права, она подолгу вглядывалась в лицо мужа, воскрешая в себе ту влюбленность, которую они разделяли когда-то давно. Она стала хранительницей их влюбленности. Ведь пока хоть один влюблен, влюбленность не перестает...

Когда солнечные лучи проникли в комнату, женщина уже была готова к новому дню. Она еще ниже склонилась над мужем. Легко, чтобы не потревожить его сон, поцеловала в губы. Задержалась на мгновение, впитывая в себя остатки воспоминаний и, откинув одеяло, тихонько соскользнула на пол.

Как она ни старалась вести себя тихо, но совсем не шуметь у нее не получилось. То стукнет дверца холодильника, то громыхнет свалившаяся в раковину тарелка. Этот шум, всегда особенно громкий ранним утром, потревожил сон ее дочери, спавшей в соседней комнате. Потревожил, но разбудить не смог. Она вернулась домой лишь под утро. Когда машина остановилась у подъезда, девушка еще долго не выходила из нее, не в силах оторваться от возлюбленного. Ее руки обвивали его шею, ее грудь прижималась к его груди, ее губы ласкали его. В ее ласках не было страсти. Лишь нежность, благодарность и острое наслаждение познавания...