Доброхотно дающего любит Бог...

Один раввин, уча о благотворительности, ставил своих учеников перед такой проблемой:
Есть два человека. С одинаковым благосостоянием, одинаковыми доходами и расходами. Другими словами, "близнецы" в финансовом смысле. И вот, к каждому из них по-отдельности, подходит с нуждой их общий друг: ему жизненно необходимы сто долларов. Один из "близнецов" от чистого сердца и с радостью дает товарищу десять долларов. Другой же, скрепя сердце и внутренне сожалея о деньгах, дает ему требуемые сто. Вопрос раввина, кто же из этих двоих "близнецов" больше угодил Богу, остался самим раввином не отвеченным. Отвечать он предоставил своим ученикам. А как бы мы ответили на этот вопрос?

Просто так...

Он зашел в дом с плохим настроением на лице.

Картезианские размышления

В «Картезианских размышлениях» М. Мамардашвили была такая мысль: «тот, кто сможет в воодушевлении обнаженного момента истины, в этом стоянии один на один с миром хорошенько расспросить себя (что едва ли или почти невозможно), тот опишет всю Вселенную. Не в том смысле, что человек, как он есть эмпирически, — это Вселенная, а в том смысле, что если ты сможешь что-то в себе выспросить до конца и у тебя хватит мужества, веря только этому, раскрутить это до последней ясности, то ты вытащишь и весь мир, как он есть на самом деле, и увидишь, какое место в его космическом целом действительно отведено предметам наших стремлений и восприятий. Повторяю, опишет Вселенную тот, кто сможет расспросить и описать себя.» На мой взгляд, и по моему опыту, это чрезвычайно точное наблюдение. Оказавшись в Божьем присутствии, в том самом «воодушевлении обнаженного момента истины», выстояв этот момент, этот миг, человек обретает всю полноту познания, преображающего его. Все последуещее – осмысление, рефлексия, есть лишь попытка передать словами то состояние, в котором находился человек. Талант (вернее, искусство) же философа в том, чтобы найти такие слова и образы, которые были бы способны индуцировать в душе читающего \ слушающего (да и в душе самого философа) те же чувствования, которые были у человека в момент столкновения с Истиной. Но это – второстепенно. Первостепенно же то, какие изменения произошли в человеке, столкнувшегося с Истиной. И произошли ли они. Это и есть та грань, которая отделяет бесстрастное знание от живого познания.

Я знаю, в Кого я уверовал. Часть 3

Но если Бог есть, более того, если Бог есть Личность, Которой свойственны чувства, то как Он может спокойно взирать на зло, которого так много в мире? Это один из вечных вопросов, который служил как источником уныния и фатализма, так и источником величайших побед духа. Пророк Аввакум, видя несправедливость, восклицает: «Чистым очам Твоим не свойственно глядеть на злодеяния, и смотреть на притеснение Ты не можешь; для чего же Ты смотришь на злодеев и безмолвствуешь, когда нечестивец поглощает того, кто праведнее его, и оставляешь людей как рыбу в море, как пресмыкающихся, у которых нет властителя?»
Действительно, неужели всемогущий и всеблагий Бог может остаться в стороне от той боли и тех страданий, которое испытывает Его творение? Неужели любящий Отец останется безучастным к трагедиям Своих детей? Почему Он не воздает каждому по делам его? Почему Он не уничтожит зло в Своем мире? Может, правы были древние, когда говорили: «Не делает Господь ни добра, ни зла»?
Не отрицает ли зло царящее в мире, сотворенном всеблагим и всемогущим Богом, всеблагость, или всемогущество Творца? Не свидетельствует ли зло о том, что Творец давно оставил Свое творение? И не равносильна ли эта оставленность мира отсутствию в этом мире Бога?
Наверное, эта проблема теодицеи, проблема зла в мире Божьем – действительно наиболее существенное препятствие, стоящее на пути веры в Бога. Н. Бердяев в своей книге «О рабстве и свободе человека» дает такую оценку этому препятствию: «Единственная серьезная причина атеизма связана с мучительным переживанием зла и страданий мира, что и ставит проблему оправдания Бога. Маркион был некогда потрясен тем, что мир так полон зла и страданий, а он сотворен Богом, которому приписывается всемогущество и всеблагость... Но никто, кажется, не поставил острее проблему страдания, как проблему теодицеи, чем Достоевский, и никто с такой силой не раскрывал внутреннюю диалектику этой проблемы... Иван Карамазов говорит, что он не Бога не принимает, а мира Божьего не принимает. Никакая мировая гармония, никакой мировой порядок не может примирить с несправедливым страданием хотя бы одного существа, со слезинкой замученного ребёнка. Билет на вход в мировую гармонию должен быть возвращен. Нельзя было создавать мира, если в основании его лежит несправедливое страдание. А мир полон несправедливыми страданиями, слезами, неискупленным злом. И те, которые восстают против зла и страданий мира и хотят создать мир лучший, более справедливый и счастливый, сами причиняют неисчислимые страдания, создают новые формы зла.»
Подобно древнему Иову, в очевидной несправедливости своих страданий искавшему суда с Богом, человечество вправе требовать от Бога ответа на вопрос, зачем Он обрек нас на страдание? И этот вопрос, как никакой другой, требует ответа, так как равнодушие Бога делает невозможным любые отношения с Ним. Если только Бог не воздает за зло, если только Бог предоставил людей самим себе, то мы и будем сами по себе, без надежды, без Бога, без нужды в Боге.
Человек вправе требовать у Бога ответа за зло, за страдания в своей жизни. Однако, идя на суд с Богом, желая честного суда с Ним, человек должен быть готов к тому, чтобы быть абсолютно честным и с самим собой. Потому что осуждая Бога, человек неизбежно осудит и себя. И здесь дело не в сакраментальном «не судите, да не судимы будете». В конце концов, спрос с человека не может быть таким же строгим, как и спрос с Бога. Это заветная формула из детстсва, знакомая каждому старшему ребенку в семье: «Ты старше – с тебя и спрос больший». Дело в том, что суд над Богом неизбежно вскроет вину самого человека в том зле, которое творится в мире, вскроет грех, живущий в человеке и творящий то зло, за которое мы хотим судить Бога. И речь уже не будет идти о соразмерности вины и наказания, о тяжести греха и страдании за этот грех. Речь будет идти лишь о грехе.
Один из богословов дал такую иллюстрацию греха и зла, которое наши грехи приносит в мир. Каждый из нас подобен человеку, который идет по своему пути, подбрасывая вверх камни. Кто-то подбрасывает мелкую щебенку, кто-то крупные булыжники. Кто-то подбрасывает камни очень высоко, кто-то совсем низко. Но все люди вовлечены в эту игру камнями. И все подброшенные камни неизбежно падают вниз, на головы идущих восслед. Камни не разбирают, на чью голову они падают: на убийцу, или младенца, на богохульника, или святого. Камни просто падают, они не могут не падать. И, склоняясь над плачущим от боли ребенком, мне следует не судить Бога за то, что Он не отклонил камень, причинивший страдания невинному младенцу, а следует разглядеть в камне, упавшем на голову ребенка тот камень, что я сам подбросил когда-то очень давно.
В том-то и честность человека, пришедшего на суд с Богом, чтобы быть готовым ответить на вопрос: «Подбросив один камень, не становлюсь ли я виновным во всех камнях, когда-либо подброшенных? Если я допустил лишь одно, пусть самое малое зло, не становлюсь ли я виновным во всем зле, которое творится в этом мире?»
Но все же, даже согласившись с мыслью о том, что все зло в мире, сотворенном Богом пришло от творения, а не от Творца, остается все то же, впитанное с детства представление о справедливости: «Ты старше – с тебя и спрос». Да, я виновен, но Ты, почему Ты не остановил меня? Ты знал о миллионах замученных, почему Ты не остановил Гитлера? Так ли Ты всемогущ? Так ли Ты всеблаг? Я не оправдываю себя в своей вине, но я хочу услышать, что ответишь Ты!
В романе братьев Стругацких «Трудно быть Богом» есть полный драматизма диалог между «богом» Руматой и ученым Будахом. Весь этот диалог можно найти в сети, я лишь приведу его часть:

– Если бы вы имели возможность посоветовать богу?
– Что ж, извольте. Я сказал бы всемогущему: «Создатель, я не знаю твоих планов, может быть, ты и не собираешься делать людей добрыми и счастливыми. Захоти этого! Так просто этого достигнуть! Дай людям вволю хлеба, мяса и вина, дай им кров и одежду. Пусть исчезнут голод и нужда, а вместе с тем и все, что разделяет людей».

Заканчивается этот диалог тем же, с чего начались наши рассуждения, к этому диалогу приведшие:

– Тогда, господи, сотри нас с лица земли и создай заново более совершенными... или, еще лучше, оставь нас и дай нам идти своей дорогой.
– Сердце мое полно жалости, – медленно сказал Румата. – Я не могу этого сделать.

Я знаю мало людей, которые бы остались равнодушными к тем мыслям, которые звучали в диалоге героев Стругацких. Наверное, этот разговор - самый сильный ответ на слова Достоевского о слезинке ребенка. Серде Бога исполнено жалости и Он не может ни уничтожить мира, лежащего во зле, ни удалиться из этого мира. Однако, при всей трагичности бога Стругацких, диалог их героев - не более чем игра, плод человеческих усилий найти выход из создавшегося положения. Люди не смогли найти выхода. Но ведь Бог – не человек! Что же Ты можешь? Всемогущий? Как Ты ответишь? Что ты скажешь вопрошающим Тебя? Но Бог молчит...
А может быть мы просто не слышим Его ответ? Может это не Бог молчит, а это мы не ищем, не ожидаем ответа, довольствуясь лишь тем, что нам удалось поставить Бога в безвыходное положение? Как Пилат, спросивший Христа «Что есть истина», задавал свой вопрос не для того, чтобы получить ответ, а лишь для того, чтобы уклониться от разговора об истине, так и мы ищем суда с Богом не для того, чтобы найти справедливость, а лишь для того, чтобы высказать Ему все свои претензии. Христос не ответил Пилату. Он знал, что в сердце прокуратора не было желания узнать ответ на свой вопрос. Есть ли у обвинителей Бога желание услышать Его ответ?
Аввакум, задав свой вопрос о несправедливости, царящей в мире, не остановился на этом: «На стражу мою стал я и, стоя на башне, наблюдал, чтобы узнать, что скажет Он во мне, и что мне отвечать по жалобе моей?» Если вопрос о зле действительно тревожит человека... Даже не так, если человек действительно с болью воспринимает страдания, которыми полна жизнь, если человеку действительно важен, или, хотя бы, интересен ответ от Бога на свои вопросы, то он, подобно древнему пророку, не остановится в поиске ответа. Он будет стоять на своей башне и ждать, что же Бог ответит в нем. И Бог ответит такому человеку, как ответил Он Аввакуму: «душа надменная не успокоится, а праведный своею верою жив будет». Ибо надобно, чтобы приходящий к Богу веровал, что Он есть и ищущим Его воздает.

Закат в Париже. Зарисовка с натуры.

Ранний вечер. Монмартр. Высочайшая точка Парижа. Над ней возвышается белая Базилика "Сакре Кер", "Святое Сердце". В храме идет служение. Поют монашки, причащаются прихожане. В садике возле храма черные "вудуисты" в экстазе танцуют под тамтамы. Белая расса сидит полупьяная на ступенях храма и полируется пивом, покупая его у снующих тут же арабов и турков. Кругом валяются битые бутылки и окурки. Из кустиков возле храма раздаются характерные стоны. А в лежащий под ногами Париж закатывается Солнце. ХХI век. Начало.